Рерихи в Нью-Йорке.

8.IV.23

Долго разговаривала по телефону с Е.И. Много говорили о Хоршах. Е.И. чувствует, что туча над ними еще висит, и она вспомнила, как еще в декабре для нас всех было послание о “явлении бури и непогоды и о предупреждении Лихтман, сказать Лихтман, чтоб широко улыбнуться”. Всё это относится не только к маленькой клевете, которая тогда произошла, а [и] к теперешнему серьезному времени, когда Хоршу нашептали Кроль и прочие о русской школе и русском художнике. Это очень грустно, но теперь нам всем надо показать “тишину во время бури”, то есть быть с ними любезными, приветливыми, но не говорить против их резкостей и глупостей. Показать спокойствие, брать все с широкой точки зрения и даже, придет время, когда, говоря об американстве, сказать ему такую вещь по совету Е.И., что только ограниченному, маленькому человеку дорога идея о национальности, ибо он мал и эта идея его защищает, а человеку с широким кругозором, растущему, подымающемуся на высоты, эта идея смешна, ибо он смотрит на все с мировой, интернациональной точки зрения, он перерос идеи шовинизма и национализма. <…>

После собрания я зашла к Рерихам, Е.И. еще не было дома, но Н.К. был и имел со мной подробный разговор. Он был огорчен поведением Нуци и просил нас обоих сохранять полное спокойствие, ибо мы должны чувствовать, что мы неуязвимы и ничто не должно задеть нас лично, если мы смотрим на все с широкой точки зрения. Мало того, если Хорш на чем-нибудь, даже глупом, настаивает, всегда уметь чем-то неожиданным, чем-то уже наготове сбить его с позиции. Если же он в остеклившемся состоянии, лучше молчать, не противоречить, а выбрать позже удобный момент, когда он успокоится, и тогда поговорить с ним с глазу на глаз. Если же даже он настоит на решении какой-нибудь глупости, предоставить ему это на его ответственность, и его это ударит по носу, тогда впредь будет осторожнее. Потом подошла Е.И. Она тоже нас просила, и меня и Нуцю, который пришел вечером, всегда сохранять спокойствие, молчать, когда с ним нельзя говорить, а в удобный момент твердо сказать, если уж он пытается произвести очень серьезное нарушение, только наедине, чтобы он вспомнил, что случается с теми, которые идут против указов М. Вспомнить случай с вице-председателем Кор Арденс, который решил изменить указы, данные М., и как жестоко пострадал: был поражен чудесным огнем во время пожара у него в доме. У него обгорели руки. Или же случай с Грюнвальдом, который притеснял Н.К. в тяжелый для него момент, даже продал его картину с аукциона, а через два года умер в страшной нищете. Или же Муромцевы, ушедшие от Указов и предоставленные своей судьбе. Сказать ему, если придет момент, чтобы он знал, что Рука, охраняющая его, отстраняет от него удары, предупреждает его об опасности, возвеличивает его и его благосостояние, а если эта Рука оставит его, он погибнет рано или поздно, через год или три, ибо, неподготовленный, должен будет принять на себя всю тяжесть своей кармы в связи со своей виной и отступлениями. Он уже знает, что в этом году несколько раз был спасен от разорения тем, что не поехал в Европу и оставил здесь своего компаньона, который бы его разорил, а также тем, что Велено было ему удалить компаньона, который тайно от него производил опасные спекуляции.

Также напомнить ему письмо Блаватской к Олькотту и в случае нужды упорно напоминать о “Книге о Жертве”, где говорится о власти-жертве. Он, к сожалению, еще не понимает истинного значения власти, ибо страшно честолюбив и ему нравится идея власти в смысле даже тирании и единовластия, но это опасный путь. Но, конечно, если это нужно будет ему сказать, если придет такой момент, говорить спокойно, ибо мы знаем, что этим мы защищаем идею и Указы, данные нам, которые нам показывают прямой путь, а не by-way¹⁾. Также, если он будет пренебрегать днем Беседы с М., указать, чего он лишается — чувства приближенности к ауре М., который дал нам этот день для поучения нас и для того, чтобы дать знание на будущее.

Мы все должны знать, как мало мы знаем, и жаждать знаний, и ценить и почитать Источник, и свято чтить день наших общих собраний. Е.И. думает, что немало будет моментов, когда нам нужно будет бороться, настаивать на Указах, принципах, но, главное, нам для этого иметь терпение, мудрость и знание. Нам нужно много учиться. Изучать искусство старых мастеров и современное, интересоваться в Школе всеми отделами, говорить на собраниях обо всех отделах, чтобы нам нельзя [было] послать упрек, что мы [активны] только в отделе фортепиано.

Потом Е.И. и Н.К. советуют нам иметь за собой армию друзей среди учителей и лекторов, как Якоби, Уайт, Джонс, Старк-младший, который в последнем номере “New Republic” ругал американцев, их театр и драму. Такой человек нам нужен, он нам друг, ибо его можно цитировать, как это даже сам Хорш сделал вчера, забывая, что только три дня тому назад он восхищался Кролем и его идеями американского искусства и школы! Эти учителя составят нашу опору, будут нас поддерживать. Но, укрепляя с ними дружбу, бывая у них, приглашая их к себе, не сообщать об этом Хоршу, ибо он еще будет недоволен, почему он это не делает, и т.д. Лучше ему об этом не говорить, ибо в результате наше общение с учителями — это польза для Школы. <…>

И как заботливо они думают о нашем будущем, как стараются нас оградить советами, мыслями от возможных огорчений и волнений. И с каким терпением они нас учили и все время учат! Е.И. говорит мне, что будут нам в письмах все время сообщать, что они будут делать в Европе, чтобы мы были в курсе дела и, когда приедут Хорши, чтобы мы не чувствовали себя незнающими. До слез трогательна их любовь и забота о нас.

Вечером у нас был сеанс с Рерихами вчетвером, и нам было много Сказано о победе над самим собой, что лично к нам и относится. Накануне же у Рерихов был сеанс, на котором было Сказано: “Пусть Лихтманы принесут каждую жертву и покажут пример”. Мы твердо решили быть готовыми на все, жить в доме, и если нам скажут выбраться, то выбраться. Нам все равно, что с нами случится с внешней, материальной, стороны, ибо с нами М. и Его Щит над нами, и мы твердо будем стоять на Его стороне. Мы долго сидели у Рерихов, часов до двенадцати, и все учились у них, и сжималось сердце, что они так скоро уедут и мы останемся без них, наших дивных, светлых учителей, через которых в нашу жизнь пришел Свет М. <…>

Между прочим, я вспомнила, что на днях говорила Е.И. Ей давно уже было видение, где перед ней проходили восточные послы, а она им говорила речь на неизвестном ей языке и только запомнила слово “Куругузан”. Это слово она написала своему сыну Юрию, и тот прислал объяснение, что это на лаплийском языке означает то же, что Лобнор²⁾. Замечательно, что когда все собрались этой зимой к нам на сеанс, было Сказано о Чуде у Лобнора. Я никогда не забуду этих последних вечеров у Рерихов перед их отъездом, наша связь с ними все крепнет, и я чувствую, что наша преданность к ним и любовь не только будут в этой жизни, но и во всех последующих, и дай Бог только, чтобы мы продолжали с ними быть кармически связаны. Через них мы приблизились к М. и Его Учению, и наша жизнь озарилась светом. Нам нужно учиться побеждать самих себя, чтобы быть достойными того, что они нам дали за это время! Светлые, святые души! <…>