Рерихи в Нью-Йорке.

20.IX.22

Н.К. на днях рассказал мне [про] удивительное событие. Прошлой зимой сюда приехал Чистяков, очень культурный человек, интересующийся народным образованием и имеющий большой пост в Сибири. На него было обращено серьезное внимание, ему посылались дивные послания через Рерихов, давались поручения. Но он не взялся и не применил всего этого материала серьезно. Его оставили. На днях он написал письмо Муромцеву, в котором пишет о потере своей должности и страшно жалеет, что не воспользовался в прошлом году всем ему указанным, ибо мог бы именно теперь все это применить и работать на этом поприще. Теперь же он абсолютно без всякого дела. Еще один факт того, как Н.К. мне на днях сказал: “Все, что дается, это как через мегафон. Вы получаете и посылаете миру как вашу работу, но если отказываетесь от этого, то мегафон превращается в воронку и все это хлынет на вас же обратно и образует опасность, в большинстве случаев очень серьезную”.

Вечером были у Рерихов. В этот же день утром приехала Грант из Детройта, куда уезжала на пять дней. До ее приезда все работали дружно, все были счастливы. По приезде она всех допросила, каждого в отдельности, о том, что было. Очень ревнует, и мы чувствуем будущие трения. Вечером я, Нуця и она ужинали вместе, потом [мы] ей сказали, что должны поехать на 40-ю улицу, ибо были приглашены к Рерихам и не хотели ей этого говорить, но она, видимо, догадалась. Когда мы были у Рерихов, в девять часов, она позвонила и хотела к ним прийти, но Е.И. сказала, что они заняты — пишут два важных русских письма. Она очень странно на это засмеялась, на что было сделано указание позже на сеансе в этот же вечер. Е.И. думает, что положение неприятно из-за ее характера и ей придется с Грант серьезно поговорить. Е.И. почему-то кажется, что 1929 год, который был указан Грант, будет годом, когда она оставит Школу.

Мадам Хорш была три дня тому назад у японской танцовщицы — пригласила ее танцевать у нас на первом приеме. Та ей вдруг заявила, что ведь наша Школа не имеет учеников, что она, видно, узнала от Толстой, ибо потом в разговоре упомянула ее имя. Но разговор был закончен тем, что она танцевать будет, если мы ее пригласим на факультет и будем рекламировать ее класс. На другой день Н.К. пришел в Школу и передал нам следующее сообщение, полученное Рерихами накануне вечером: “Щит Мой подозревают японцы. Друзей в них не вижу. Поставь лучше первой Индию”. Конечно, мы сейчас же написали [японской танцовщице] вежливое письмо и отклонили ее участие в приеме. Теперь понятно, что Толстые враждебны Школе и почему они исключены из каталога.

В Школе во вторник, 19-го сентября, Н.К. и Нуцей были найдены в открытом ящике все послания Грант, лежащие на виду, потом бумажка, на которой было написано полностью Имя, а также на виду бумага, на которой писали автоматически в прошлую субботу. <…> Мы все были огорчены, ибо много раз уже получали предупреждение о том, чтобы не упоминать Имени и быть осторожными с тайной. Еще 31-го августа было Сказано Рерихам на Монхигане: “Предупреди новых, Имя Мое не сходит с языка”. Решили быть чрезвычайно осторожными в будущем.

Е.И. рассказала: ясновидящая в Чикаго сказала им, что видит, как Руки протягивают лавровый венец от Н.К. к Е.И. и обратно. Кроме того, на Н.К. надевали разные чалмы — красную, белую, пурпуровую, причем она сказала, что он будет носить пурпуровую чалму и одеяние.

Опять Е.И. рассказала видение с мальчиком в 1914 году в России. В этот день она была в церкви и видела Лик Христа, благословляющего детей. Придя домой, покормила кроликов и, ложась вечером, испытывала чувство благостного покоя, которому даже поразилась. Проснувшись ночью, Е.И. увидела перед собой видение дивного мальчика с громадными глазами. Она почувствовала такую огромную радость, что подумала: не брат ли это ее? — но нет; не муж ли ее? — до того ощущала близость и счастье. Это было появление М.

В прошлом году, еще в “Hotel des Artistes”, Е.И. вечером легла спать (Н.К. уехал в Бостон) и была разбужена толчком; проснувшись, увидела у кровати, возле столика, большую руку, светящуюся, которая что-то писала карандашом на листе бумаги. Успела разобрать только: “Ты должна достичь”, но испугалась читать дальше, до того ей было жутко слышать шум карандаша на бумаге. Три раза она открывала глаза, чтобы прочесть, но все пугалась, на четвертый раз видение исчезло. <…>